Пятый неспящий - Страница 8

«Господи, а если снова?»

Старик знал, что еще одного сердечного приступа ему не пережить.

А он был сейчас возможен, еще как возможен! Врачи говорили, следует избегать волнений и всяческих потрясений. Интересно, что сказал бы всезнающий, до тошноты мудрый Богдан Семенович, если бы сам сидел в эту минуту, вцепившись в ворот кофты, сжавшись в комок, в этой чертовой комнате? Наверняка это потрясло бы его и взволновало. Потому что никто не смог бы вот так висеть в воздухе на высоте второго (кстати, очень высокого) этажа. Именно висеть, ведь за окном нет ни балкона, ни козырька – ничего, на что можно было бы опереться. Ничего, на чем можно так неподвижно стоять, как стояло это существо.

Ни один человек этого не сумел бы. Значит, это не человек.

Роберт Ринатович почувствовал, как волоски на его руках встали дыбом. Желудок снова ошпарило резкой болью, и он едва не вскрикнул, но удержал вопль внутри, испуганно стиснув челюсти. Ни за что на свете нельзя было допустить, чтобы его обнаружили. Лучше тихо загнуться от инфаркта прямо тут, в кресле, чем дать о себе знать тому, кто пришел за ним этой ночью.

Что-то нечеловеческое стояло за окном его комнаты, в двух шагах от него, и пялилось внутрь. Возможно, оно искало его, силилось разглядеть, где прячется глупый, беспомощный старик, чтобы…

«Оборотень, оборотень, господи, боженька, помоги мне, это же оборотень!»

Явился, чтобы прокусить его тощую старческую шею, с наслаждением вонзить глубоко в глотку свои искривленные зубы, вырвать трепещущее горло, заливая все кругом горячей алой кровью, а потом задрать кверху морду и огласить округу хриплым победным воем…

«Оно не сможет меня увидеть! Угол комнаты нельзя разглядеть с того места, где стоит это существо!»

Мысль вспорхнула и тут же пропала: если оно способно висеть в морозном воздухе, то наверняка способно и видеть сквозь стены. Если не видеть, так чуять. Чувствовать кислый запах его страха.

Роберт Ринатович зажмурился и прижал ладони к лицу. Сейчас, в эту самую минуту, послышится звон разбитого стекла, тварь тяжело прыгнет на подоконник, затем на пол и, безошибочно ориентируясь в темноте, ринется к нему и…

Внезапно его осенило. Никакой это не оборотень – вервольфов не бывает. Это сама смерть – реальная, могущественная. Вечная, как луна, холодная, как снег за окном. Смерть пришла за ним. Должно быть, так всегда и бывает, только рассказать про то некому. Свидетели неизменно оказываются мертвы.

Поутру сердитая Римма постучит в дверь, не дождавшись брата к завтраку, шагнет в комнату своей командирской поступью и увидит в кресле скорченную фигуру.

Выходит, это конец. Странно, но на душе стало как-то спокойнее. Что ж, пожил он достаточно – пора и честь знать. Его смерть никого не сделает несчастным. Наверное, так и в самом деле будет лучше.

А самое главное, он наконец-то увидит свою Машеньку. Он слишком часто и слишком надолго оставлял ее одну.

Роберт Ринатович медленно отнял руки от лица, уверенный, что темная фигура уже в комнате, стоит прямо перед ним.

Однако рядом никого не было. И за окном – тоже. Существо – кем бы оно на самом деле ни было – исчезло.

Старик сидел, едва дыша, покрытый противным липким потом. Сердце колотилось, как пойманная в силки зверушка, но боли больше не было. Приступа так и не случилось.

Роберт Ринатович осторожно перевел дыхание. Руки ходили ходуном, мочевой пузырь был переполнен, но он до самого утра так и не нашел в себе сил подняться, выйти из комнаты.

Серый рассвет застал его на том же самом месте, пригвожденным к креслу, как к кресту. Больше всего на свете Роберт Ринатович боялся следующей ночи.

В глубине души он был уверен, что жуткий гость обязательно вернется.

Глава четвертая. Четвертое января. Вечер. Римма

«Сидим как на поминках», – подумала она, нехотя ковыряясь в тарелке. Племянница пожарила говяжьи отбивные с картошкой, и еда была, как обычно, вкусная, потому что готовила Регина отменно. Правда, сама говядину есть не стала, у нее в тарелке лежал кусок курицы. Халяль, наверное, как иначе.

«Господи, насколько же все это выматывает!» – подумалось ей. Все эти причуды, эти нелепицы. Один поэт, другая непонятно отчего превратилась в религиозную фанатичку, третья записала себя в неудачницы… Это в двадцать шесть-то лет! Сама Римма в этом возрасте летала как наскипидаренная, чтобы все успеть. Может, конечно, слишком уж суетилась, но ведь и добилась, чего хотела, грех жаловаться.

Римма Ринатовна обычно не страдала от отсутствия аппетита, но давящая атмосфера за столом действовала так, что кусок в горло не лез. Каждый уткнулся в свою тарелку, ушел в свои мысли, будто и нет никого рядом. Обычно худо-бедно общались, пытались быть вежливыми и дружелюбными («Собачье какое-то словечко»!) или хоть подначивали друг друга. Если честно, иронизировала и поддевала родных обычно она сама, хотя и видела, что они с трудом сдерживаются, чтобы не нагрубить в ответ. Ничего, ничего, потерпят. Критика еще никому не вредила.

Однако в последнее время желание тормошить и подзадоривать родственников сошло на нет.

«Эта луна… Разве такое возможно?»

– Мясо не передержала? – спросила Регина, заметив, что она ничего не ест.

Вырастила ее, столько сил вложила, всю жизнь помогала, чем только могла. И сейчас вот – живите сколько хотите, и ты, и Роза. Ни денег никаких с них не берут, на всем готовом…

Но ясно и безошибочно чувствуется, что племяннице неприятно общество тети! Вроде и придраться не к чему – вежливая, улыбается, о здоровье спрашивает, готовит на всех, дом в чистоте держит. Но все как за стеклом. Кажется, случись что, не дозовешься, не докричишься. Минтай свежемороженый, а не женщина. Когда она такой стала? Или, может, всегда была такой, просто Римма Ринатовна внимания не обращала?